Блаженная Моника Тагастская

 

 

В русской православной Церкви не установлен день ее поминовения. В других православных Церквях праведную Монику почитают 4 / 17 мая.

Свя­тая Мо­ни­ка ро­ди­лась око­ло 331 го­да в Се­вер­ной Аф­ри­ке, на тер­ри­то­рии совре­мен­но­го Ал­жи­ра. Ро­ди­те­ли ее по ве­ро­ис­по­ве­да­нию бы­ли пра­во­слав­ны­ми хри­сти­а­на­ми, а по про­ис­хож­де­нию – бер­бе­ра­ми. Су­ро­вая, же­сто­кая, пол­ная неве­ро­ят­ных труд­но­стей жизнь в пу­стыне, ко­то­рую вел и ве­дет этот на­род, неиз­беж­но на­кла­ды­ва­ет от­пе­ча­ток на его ха­рак­тер: бер­бе­ры весь­ма су­ро­вы и склон­ны к край­но­стям. Они и сей­час по-преж­не­му во­ин­ствен­ны и име­ют необуз­дан­ный нрав, труд­но под­да­ю­щий­ся ци­ви­ли­за­ции.

 

Се­мья ро­ди­те­лей Мо­ни­ки, хо­тя и бы­ла хри­сти­ан­ской, так­же но­си­ла в се­бе эти на­цио­наль­ные чер­ты.

В се­мье бы­ло несколь­ко до­че­рей, и ро­ди­те­ли, по обы­чаю всех бо­га­тых лю­дей то­го вре­ме­ни, не столь­ко са­ми за­ни­ма­лись их вос­пи­та­ни­ем, сколь­ко до­ве­ря­ли его слу­гам, – ко­неч­но, не пер­вым по­пав­шим­ся, а тща­тель­но вы­бран­ным для столь от­вет­ствен­но­го де­ла. Вос­пи­та­ние Мо­ни­ки и ее се­стер по­ру­чи­ли са­мой по­чтен­ной и доб­ро­де­тель­ной слу­жан­ке до­ма, ста­рой ня­нюш­ке. Она поль­зо­ва­лась ува­же­ни­ем не толь­ко всех осталь­ных слуг, но и хо­зя­ев до­ма. Не уди­ви­тель­но, что имен­но ей и до­ве­ри­ли вос­пи­та­ние хо­зяй­ских до­че­рей, – ста­рая ня­ня по­ста­ра­лась вос­пи­тать де­во­чек ис­тин­ны­ми хри­сти­ан­ка­ми, од­новре­мен­но, при­вив им все те на­вы­ки, ко­то­ры­ми, по ее ра­зу­ме­нию, долж­на бы­ла об­ла­дать по­чтен­ная мат­ро­на, хо­зяй­ка бо­га­то­го до­ма и мать се­мей­ства – ведь имен­но та­кое бу­ду­щее жда­ло каж­дую из ее вос­пи­тан­ниц.

Впро­чем, бу­дучи ис­тин­ной бер­бер­кой, ня­ня по­рой впа­да­ла и в край­но­сти. Стре­мясь, на­при­мер, сыз­маль­ства при­учить де­во­чек к уме­рен­но­сти и тер­пе­нию, ня­ня не поз­во­ля­ла им в те­че­ние дня пить во­ду, за ис­клю­че­ни­ем вре­ме­ни обе­да.

В сво­ей зна­ме­ни­той «Ис­по­ве­ди» бла­жен­ный Ав­гу­стин вспо­ми­нал об этом так: «за ста­ра­тель­ное вос­пи­та­ние свое … (пра­вед­ная Мо­ни­ка) не столь хва­ли­ла мать свою, сколь некую пре­ста­ре­лую слу­жан­ку, ко­то­рая но­си­ла еще от­ца ее на спине, как обыч­но но­сят ма­лы­шей де­воч­ки по­стар­ше. За это, за ее ста­рость и чи­стые нра­вы поль­зо­ва­лась она в хри­сти­ан­ском до­ме по­че­том от хо­зя­ев. По­то­му и по­ру­че­на ей бы­ла за­бо­та о хо­зяй­ских до­че­рях, и она ста­ра­тель­но нес­ла ее. Пол­ная свя­той стро­го­сти и неумо­ли­мая в на­ка­за­ни­ях, ко­гда они тре­бо­ва­лись, бы­ла она в на­став­ле­ни­ях ра­зум­на и рас­су­ди­тель­на. Она, на­при­мер, раз­ре­ша­ла де­воч­кам, да­же невзи­рая на жгу­чую жаж­ду, пить во­ду толь­ко во вре­мя очень уме­рен­но­го обе­да за ро­ди­тель­ским сто­лом. Она осте­ре­га­ла их от ху­дой при­выч­ки ра­зум­ным сло­вом: “Сей­час вы пье­те во­ду, по­то­му что не рас­по­ря­жа­е­тесь ви­ном, а ко­гда в муж­нем до­ме ста­не­те хо­зяй­ка­ми по­гре­бов и кла­до­вок, во­да вам мо­жет опро­ти­веть, а при­выч­ка к пи­тью оста­нет­ся в си­ле”.

Та­ким об­ра­зом, ра­зум­но по­учая и власт­но при­ка­зы­вая, обуз­ды­ва­ла она жад­ность неж­но­го воз­рас­та и да­же жаж­ду у де­во­чек удер­жи­ва­ла в гра­ни­цах уме­рен­но­сти: пусть не пре­льща­ет их то, что непри­стой­но».

Ко­неч­но, в жар­ком и за­суш­ли­вом кли­ма­те Се­вер­ной Аф­ри­ки по­доб­ное неуме­рен­ное воз­дер­жа­ние бы­ло бы му­чи­тель­но да­же для взрос­ло­го че­ло­ве­ка – что уж го­во­рить о де­тях? Но та­ким об­ра­зом ня­ня, стре­мясь вос­пи­тать доб­ро­де­тель, неволь­но до­сти­га­ла и про­ти­во­по­лож­но­го ре­зуль­та­та, ед­ва не под­толк­нув од­ну из сво­их вос­пи­тан­ниц, Мо­ни­ку, в пу­чи­ну ку­да бо­лее страш­но­го гре­ха, чем чре­во­уго­дие – гре­ха пьян­ства. Ведь ро­ди­те­ли неред­ко по­сы­ла­ли ее в по­греб, где хра­ни­лись при­па­сы, чтобы де­воч­ка при­нес­ла пи­щи или ви­на, при­вы­кая к ро­ли хо­зяй­ки, учась управ­лять кла­до­вы­ми. Слы­шать, как ви­но буль­ка­ет, пе­ре­те­кая в кув­шин, бы­ло невы­но­си­мо для му­чи­мо­го по­сто­ян­ной жаж­дой ре­бен­ка. И хо­тя за­пах и вкус ви­на не нра­ви­лись де­воч­ке, она, пе­ре­си­ли­вая от­вра­ще­ние, все-та­ки по чуть-чуть от­хле­бы­ва­ла этот на­пи­ток… По­сте­пен­но, все боль­ше и боль­ше при­вы­кая к ви­ну, она до­шла до то­го, что на­ча­ла по­гло­щать его уже це­лы­ми куб­ка­ми.

Бла­жен­ный Ав­гу­стин в сво­ей «Ис­по­ве­ди» пи­шет, – «…неза­мет­но под­полз­ла к ма­те­ри мо­ей, … страсть к ви­ну. Ро­ди­те­ли обыч­но при­ка­зы­ва­ли ей, как де­вуш­ке воз­дер­жан­ной, до­ста­вать ви­но из боч­ки. Опу­стив ту­да через верх­нее от­вер­стие со­суд, она, преж­де чем пе­ре­лить это чи­стое ви­но в бу­тыл­ку, кра­ем губ … от­хле­бы­ва­ла его: боль­ше она не мог­ла, так как ви­но ей не нра­ви­лось. И де­ла­ла она это во­все не по склон­но­сти к пьян­ству, а от из­быт­ка ки­пя­щих сил, ищу­щих вы­хо­да в ми­мо­лет­ных про­ка­зах; их обыч­но по­дав­ля­ет в от­ро­че­ских ду­шах глу­бо­кое ува­же­ние к стар­шим. И вот, при­бав­ляя к этой еже­днев­ной кап­ле еже­днев­но по кап­ле – “тот, кто пре­не­бре­га­ет ма­лым, по­сте­пен­но па­да­ет” – она до­ка­ти­лась до то­го, что с жад­но­стью по­чти пол­ны­ми куб­ка­ми ста­ла по­гло­щать нераз­бав­лен­ное ви­но.

Где бы­ла то­гда про­ни­ца­тель­ная ста­руш­ка и ее неумо­ли­мые за­пре­ты?

Раз­ве что-ни­будь мо­жет одо­леть тай­ную бо­лезнь на­шу, ес­ли Ты, Гос­по­ди, не бодр­ству­ешь над на­ми со Сво­им вра­че­ва­ни­ем? Нет от­ца, ма­те­ри и вос­пи­та­те­лей, но при­сут­ству­ешь Ты, Ко­то­рый нас со­здал. Ко­то­рый зо­вешь нас. Ко­то­рый да­же через ... лю­дей де­ла­ешь доб­рое, чтобы спа­сти ду­шу. Что же сде­лал Ты то­гда, Бо­же мой?

Чем стал ле­чить? Чем ис­це­лил?

Не из­влек ли Ты гру­бое и острое бран­ное сло­во из чу­жих уст, как вра­чеб­ный нож, вы­ну­тый из неве­до­мых за­па­сов Тво­их, и не от­ре­зал ли од­ним уда­ром все гни­лое?

Слу­жан­ка, хо­див­шая обыч­но вме­сте с ней за ви­ном, спо­ря, как это бы­ва­ет, с млад­шей хо­зяй­кой с гла­зу на глаз, упрек­ну­ла ее в этом про­ступ­ке и с ед­кой из­дев­кой на­зва­ла “горь­кой пья­ни­цей”. Уязв­лен­ная этим уко­лом, она огля­ну­лась на свою сквер­ну, тот­час же осу­ди­ла ее и от нее из­ба­ви­лась.

Так дру­зья, льстя, раз­вра­ща­ют, а вра­ги, бра­ня, обыч­но ис­прав­ля­ют.

Ты, од­на­ко, воз­да­ешь им не за то, что де­ла­ешь через них, а за их на­ме­ре­ния.

Она, рас­сер­див­шись, хо­те­ла не из­ле­чить млад­шую хо­зяй­ку, а вы­ве­сти ее из се­бя – тай­ком, по­то­му ли, что так уже по­до­шло и с ме­стом и со вре­ме­нем ссо­ры, или по­то­му, что са­ма она бо­я­лась по­пасть в бе­ду за позд­ний до­нос. Ты же, Гос­по­ди, пра­вя­щий всем, что есть на небе­сах и на зем­ле, об­ра­ща­ю­щий вспять для це­лей Сво­их вод­ные пу­чи­ны и под­чи­ня­ю­щий Се­бе буй­ный по­ток вре­ме­ни. Ты безу­ми­ем од­ной ду­ши ис­це­лил дру­гую. Ес­ли кто сло­вом сво­им ис­пра­вил то­го, ко­го он хо­тел ис­пра­вить, пусть он, по­сле мо­е­го рас­ска­за, не при­пи­сы­ва­ет это­го ис­прав­ле­ния сво­им си­лам».

Неред­ко бы­ва­ет так, что ве­ру­ю­щие ро­ди­те­ли, стре­мясь вос­пи­тать в ре­бен­ке доб­ро­де­те­ли и огра­дить его от гре­ха, по­всю­ду раз­ли­то­го в окру­жа­ю­щем нас ми­ре, впа­да­ют в дру­гую, не ме­нее вред­ную край­ность: на­ря­ду с за­пре­том на пря­мо гре­хов­ные ве­щи и с воз­ло­же­ни­ем на ре­бен­ка опре­де­лен­ных обя­зан­но­стей по до­му, уче­бе, по­мо­щи стар­шим – что, несо­мнен­но, нуж­но и по­лез­но – на­чи­на­ют за­пре­щать сво­е­му ча­ду и аб­со­лют­но есте­ствен­ные, осо­бен­но в дет­ском воз­расте, раз­вле­че­ния, тре­буя от ед­ва всту­па­ю­ще­го в жизнь ма­лень­ко­го че­ло­веч­ка ас­ке­ти­че­ской стро­го­сти взрос­лых, уже не один год под­ви­за­ю­щих­ся мо­на­хов. За­пре­ща­ют не толь­ко ком­пью­тер­ные иг­ры-стре­лял­ки и про­си­жи­ва­ние ча­са­ми у теле­ви­зо­ра, но и доб­рые дет­ские мульт­филь­мы и ки­но­кар­ти­ны; вме­сто дет­ских книг и иг­ру­шек по­ку­па­ют де­тям ис­клю­чи­тель­но жи­тия свя­тых; за­став­ля­ют ма­лы­шей по­стить­ся по мо­на­ше­ско­му уста­ву и ча­са­ми сто­ять на мо­лит­ве за чте­ни­ем ака­фи­стов и ка­но­нов…

Впро­чем, это про­бле­ма не толь­ко ве­ру­ю­щих се­мей: ве­ро­ят­но, каж­до­му из­вест­ны при­ме­ры, ко­гда со­вер­шен­но свет­ские ро­ди­те­ли не раз­ре­ша­ют де­тям иг­рать и гу­лять с дру­зья­ми, по­то­му что все это – «без­де­лье», и каж­дую сво­бод­ную ми­ну­ту ре­бе­нок, чтобы не вы­рос лен­тя­ем, дол­жен тру­дить­ся или на ка­ком-ни­будь се­мей­ном ого­ро­де, или по до­му…

Ча­ще все­го по­доб­ное вос­пи­та­ние при­во­дит к об­рат­но­му ре­зуль­та­ту: де­ти, стре­мясь вы­рвать­ся из про­кру­сто­ва ло­жа чрез­мер­но су­ро­вых пра­вил, впа­да­ют в ку­да бо­лее опас­ные и страш­ные гре­хи, чем, до­пу­стим, съесть рыб­ки в Ве­ли­кий пост или – чуть мень­ше по­тру­дить­ся на ого­ро­де…

Мно­гие страш­ные пре­ступ­ни­ки, убий­цы, ма­нья­ки, нар­ко­ма­ны ро­дом имен­но из та­ких чрез­мер­но стро­гих се­мей.

Ис­то­рия из жиз­ни пра­вед­ной Мо­ни­ки, пусть и с хо­ро­шим кон­цом, сви­де­тель­ству­ет нам о том же…

За­ду­ма­ем­ся же об этом! Да, нель­зя пре­не­бре­гать сво­и­ми ро­ди­тель­ски­ми обя­зан­но­стя­ми, упо­вая на чу­до, нель­зя рас­счи­ты­вать, что ря­дом и с на­ши­ми детьми в нуж­ный мо­мент обя­за­тель­но воз­никнет та­кая «слу­жан­ка», чтобы от­вра­тить их от гре­ха. Вос­пи­та­ние – на­ша от­вет­ствен­ность, воз­ло­жен­ная на нас, ро­ди­те­лей и ду­хов­ни­ков, Гос­по­дом.

И имен­но мы да­дим Ему от­вет за сво­их де­тей.

Бу­дем же сле­до­вать цар­ским пу­тем, не впа­дая в опас­ные край­но­сти, как бы бла­го­че­сти­во эти край­но­сти ни вы­гля­де­ли!

Ко­гда Мо­ни­ка до­стиг­ла брач­но­го воз­рас­та, ро­ди­те­ли на­шли ей же­ни­ха, чтобы вы­дать за­муж по обы­ча­ям сво­ей стра­ны.

Несо­мнен­но, вы­бор ро­ди­те­лей ка­зал­ся всем окру­жа­ю­щим пре­вос­ход­ным: же­них был, как и они са­ми, срав­ни­тель­но бо­га­тым земле­вла­дель­цем, поль­зо­вал­ся из­вест­но­стью, об­ла­дал мно­го­чис­лен­ны­ми та­лан­та­ми… К то­му же, за­ни­мал некий го­судар­ствен­ный пост в го­ро­де Та­га­сте.[1] Но – увы! – Пат­ри­ций (та­ко­во бы­ло его рим­ское имя), по­доб­но от­цу свя­ти­те­ля Гри­го­рия Бо­го­сло­ва, свя­то­му Гри­го­рию Стар­ше­му, не был хри­сти­а­ни­ном. Он дол­го оста­вал­ся языч­ни­ком и во­об­ще до­ста­точ­но рав­но­душ­но от­но­сил­ся к во­про­сам ре­ли­гии. К то­му же, об­ла­дал необуз­дан­ным нра­вом, хо­тя в ду­ше был во­все и не же­сток. «Че­ло­век чрез­вы­чай­ной доб­ро­ты и неисто­вой гнев­ли­во­сти», – так вспо­ми­нал бла­жен­ный Ав­гу­стин о сво­ем от­це в де­вя­той гла­ве «Ис­по­ве­ди».

Жизнь ря­дом с та­ким че­ло­ве­ком вряд ли мог­ла быть лег­кой – и, су­дя по вос­по­ми­на­ни­ям Ав­гу­сти­на, брак его ма­те­ри дей­стви­тель­но ока­зал­ся да­ле­ко не счаст­ли­вым.

И вновь – ка­кой в этом страш­ный при­мер для совре­мен­ных ро­ди­те­лей и ду­хов­ни­ков!

Как ча­сто, в ослеп­ле­нии гор­ды­ни и са­мо­на­де­я­ния, мы ис­кренне на­чи­на­ем счи­тать, что луч­ше зна­ем, в чем нуж­да­ет­ся на­ше ча­до! Как ча­сто про­из­но­сят­ся на­ши без­апел­ля­ци­он­ные утвер­жде­ния – «ро­ди­те­ли пло­хо­го не по­со­ве­ту­ют», «бла­го­сло­ве­ние ду­хов­ни­ка все­гда свя­то»…

И вот уже мы мним се­бя эта­ки­ми без­греш­ны­ми, без­оши­боч­ны­ми вер­ши­те­ля­ми чу­жих су­деб, недрог­нув­шей ру­кой ло­мая жиз­ни де­тей, на­вя­зы­вая им свой соб­ствен­ный вы­бор, свое ре­ше­ние. По­то­му, что – «луч­ше зна­ем, как луч­ше»…

Мы за­бы­ва­ем, что са­ми да­ле­ко не со­вер­шен­ны, что да­же ес­ли у нас и боль­ше жиз­нен­но­го опы­та, по­доб­ное со­всем не зна­чит, что мы все­гда и во всем пра­вы, что ру­ко­вод­ству­ем­ся мы в сво­их по­ступ­ках ис­клю­чи­тель­но Бо­жьей во­лей. И не к нам ли то­гда при­ме­ни­мы страш­ные сло­ва Гос­по­да на­ше­го Иису­са Хри­ста, ска­зан­ные ли­це­мер­ным фа­ри­се­ям: «Вам, за­кон­ни­кам, го­ре, что на­ла­га­е­те на лю­дей бре­ме­на неудо­бо­но­си­мые» (Лк. 11:46).

Вы­бор ро­ди­те­ля­ми Мо­ни­ки же­ни­ха для нее, при­нес­ший до­че­ри так мно­го го­ря, яр­кий то­му при­мер.

Впро­чем, да­же са­мые страш­ные на­ши ошиб­ки Гос­подь во­лен об­ра­тить ко бла­гу, ес­ли мы все-та­ки бу­дем ста­рать­ся ис­пра­вить их.

Поз­же, под вли­я­ни­ем сво­ей су­пру­ги, Пат­ри­ций при­мет Свя­тое Кре­ще­ние, жизнь се­мьи станет иной. Но на это по­тре­бу­ет­ся мно­го лет, бу­дет пре­одо­ле­но мно­го стра­да­ний...

Судь­ба боль­шин­ства за­муж­них бер­бе­рок, как пра­ви­ло, до­ста­точ­но тя­же­ла. И Мо­ни­ка не на­де­я­лась стать ис­клю­че­ни­ем, го­то­вясь имен­но к нелег­кой и не осо­бен­но счаст­ли­вой жиз­ни. Од­на­ко бы­ло од­но нема­ло­важ­ное раз­ли­чие меж­ду ней и дру­ги­ми жен­щи­на­ми: в от­ли­чие от боль­шин­ства, Мо­ни­ка, хо­тя и пред­ви­де­ла бу­ду­щие труд­но­сти бра­ка, все-та­ки ис­кренне же­ла­ла пре­одоле­вать их. Пре­одоле­вать не пу­тем мак­си­маль­но­го от­стра­не­ния от му­жа, но пу­тем вос­пи­та­ния в се­бе люб­ви к нему, пусть и на­вя­зан­но­му ро­ди­те­ля­ми, пусть и языч­ни­ку… Ведь и в языч­ни­ке жи­вет об­раз Бо­жий, нуж­но лишь уметь уви­деть его.

Как это не по­хо­же на те от­но­ше­ния, ко­то­рые скла­ды­ва­ют­ся во мно­гих на­ших се­мьях. Да­же пусть и пра­во­слав­ных. Да­же и со­зда­ва­е­мых по сво­бод­ной во­ле.

Как мно­го су­пру­же­ских пар, в том чис­ле счи­та­ю­щих се­бя во­цер­ко­в­лен­ны­ми пра­во­слав­ны­ми хри­сти­а­на­ми, жи­вет по язы­че­ско­му прин­ци­пу «do ut des» – «я даю те­бе, чтобы ты дал мне». А ведь это уже не брак, но ско­рее – вза­и­мо­вы­год­ное парт­нер­ство, где каж­дый ждет от дру­го­го ис­клю­чи­тель­но поль­зы для се­бя: ком­фор­та, за­бо­ты, де­нег. И толь­ко при об­ре­те­нии все­го это­го, толь­ко в этом слу­чае, ста­но­вит­ся го­то­вым от­да­вать что-ли­бо от­вет­но. При­чем – ров­но столь­ко, сколь­ко сам по­лу­чил… И ни в ко­ем слу­чае не боль­ше…

В та­ком со­ю­зе – труд­но на­звать это бра­ком, тем бо­лее, хри­сти­ан­ским – лю­ди, по су­ти, вза­им­но поль­зу­ют­ся друг дру­гом. О люб­ви здесь го­во­рить не при­хо­дит­ся. А ведь «без люб­ви», по сло­ву апо­сто­ла Пав­ла, «всё – ни­что» (1Кор. 13:1-2). От­сут­ствие же люб­ви из­нут­ри раз­ру­ша­ет, ка­за­лось бы, да­же и ко­гда-то бла­го­по­луч­ный брак, остав­ляя от се­мьи лишь пу­стую обо­лоч­ку.

Жизнь Мо­ни­ки – на­про­тив, при­мер то­го, как лю­бовь од­но­го из су­пру­гов ока­за­лась спо­соб­ной спа­сти и пре­об­ра­зить да­же са­мый неудач­ный как буд­то бы брак.

По ме­ре сво­их сил Мо­ни­ка ста­ра­лась под­дер­жи­вать му­жа, по­мо­гая ему во всех его доб­рых на­чи­на­ни­ях. Она со­зда­ла в до­ме ат­мо­сфе­ру уюта и по­коя, чтобы Пат­ри­ций, при­дя со служ­бы, мог по-на­сто­я­ще­му от­дох­нуть.

Зная вспыль­чи­вый ха­рак­тер су­пру­га, Мо­ни­ка в ми­ну­ты его гне­ва не про­ти­во­ре­чи­ла ему ни де­лом, ни да­же сло­вом; ви­дя же, что муж от­бу­ше­вал и успо­ко­ил­ся, она спо­кой­но объ­яс­ня­ла ему его ошиб­ку. Ча­сто по­сле та­ко­го раз­го­во­ра Пат­ри­ций сам при­зна­вал, что ки­пя­тил­ся на­прас­но. К то­му же, несмот­ря на необуз­дан­ный нрав, Пат­ри­ций не толь­ко ни ра­зу не уда­рил же­ну – что во­об­ще-то бы­ло в обы­чае у бер­бе­ров – но ни­ко­гда по-на­сто­я­ще­му да­же и не по­ссо­рил­ся с ней.

На­блю­дая по­доб­ные от­но­ше­ния в се­мье Мо­ни­ки, дру­гие жен­щи­ны не пе­ре­ста­ва­ли удив­лять­ся и по­сто­ян­но рас­спра­ши­ва­ли ее, – в чем здесь сек­рет? Тем бо­лее, что да­же у го­раз­до бо­лее спо­кой­ных и об­хо­ди­тель­ных муж­чин, чем Пат­ри­ций, же­ны ча­сто но­си­ли на ли­це и те­ле сле­ды по­бо­ев.

Пра­вед­ни­ца же, в от­вет на рас­спро­сы и жа­ло­бы на му­жей, как бы шу­тя, об­ви­ня­ла не му­жей, но их са­мих за их же соб­ствен­ный, на­при­мер, несдер­жан­ный язык. А со­вет обыч­но да­ва­ла все­го лишь один: с той ми­ну­ты, как за­чи­ты­вал­ся брач­ный кон­тракт, же­ны долж­ны бы­ли по­чи­тать его до­ку­мен­том, пре­вра­ща­ю­щим их в вер­ных по­мощ­ниц, а по су­ти, – в слу­жа­нок сво­их му­жей. От­ныне, па­мя­туя о сво­ем по­ло­же­нии, они уже не долж­ны бы­ли за­но­сить­ся пе­ред сво­и­ми му­жья­ми... В том вар­вар­ском об­ще­стве, в ко­то­ром то­гда жи­ли, по­доб­ное непри­выч­ное по­ве­де­ние, по­жа­луй, дей­стви­тель­но бы­ло, един­ствен­ной воз­мож­но­стью со­хра­нить мир и, хо­тя бы от­ча­сти, на­ста­вить му­жа на пра­вед­ный путь.

К несча­стью, не толь­ко из-за вспыль­чи­во­сти му­жа при­хо­ди­лось Мо­ни­ке тер­петь огор­че­ния: сле­дуя язы­че­ским нра­вам то­го вре­ме­ни, Пат­ри­ций не раз от­кры­то из­ме­нял су­пру­ге. Ко­неч­но, Мо­ни­ка то­же мог­ла бы устро­ить скан­дал, но она по­ни­ма­ла, что этим ни­че­го не ис­пра­вит, а толь­ко опять ис­пор­тит от­но­ше­ния с му­жем и окон­ча­тель­но за­кро­ет путь к его ис­прав­ле­нию. По­это­му Мо­ни­ка, пря­ча сле­зы и боль, про­дол­жа­ла ве­сти се­бя по от­но­ше­нию к невер­но­му му­жу спо­кой­но и ров­но – вновь и вновь го­ря­чо мо­лясь Гос­по­ду о том, чтобы Он об­ра­тил Пат­ри­ция к Се­бе и на­ста­вил его на путь це­ло­муд­рия.

Здесь мы, на­ко­нец, по­до­шли к то­му, что бы­ло глав­ным в де­я­тель­ной люб­ви пра­вед­ной Мо­ни­ки к сво­е­му су­пру­гу…

Мо­лит­ва!

Свя­тую Мо­ни­ку не мог­ло не тя­го­тить то, что Пат­ри­ций, бу­дучи языч­ни­ком, гу­бил свою ду­шу все­воз­мож­ны­ми стра­стя­ми и по­кло­не­ни­ем лож­ным бо­же­ствам. Она не мог­ла на­пря­мую по­учать его – это вы­зва­ло бы толь­ко раз­дра­же­ние, – но усерд­но мо­ли­лась Бо­гу за су­пру­га, про­ся об­ра­тить его к Ис­тине. Са­ма же ста­ра­лась ве­сти се­бя, как по­до­ба­ет хри­сти­ан­ке, соб­ствен­ной жиз­нью яв­лять ис­тин­ность Хри­сто­ва уче­ния, сле­дуя все тем же со­ве­там свя­тых пер­во­вер­хов­ных апо­сто­лов Пет­ра и Пав­ла:

«Так­же и вы, же­ны, по­ви­нуй­тесь сво­им му­жьям, чтобы те из них, ко­то­рые не по­ко­ря­ют­ся сло­ву, жи­ти­ем жен сво­их без сло­ва при­об­ре­та­е­мы бы­ли, ко­гда уви­дят ва­ше чи­стое, бо­го­бо­яз­нен­ное жи­тие» (1Петр.3:1-2), «…ибо неве­ру­ю­щий муж освя­ща­ет­ся же­ной ве­ру­ю­щею» (1Кор. 7:14). Как это не по­хо­же не то без­дей­ствие, ко­то­рое про­яв­ля­ют мно­гие совре­мен­ные хри­сти­ан­ки – же­ны неве­ру­ю­щих му­жей, – пас­сив­но ожи­дая, чтобы их су­пру­ги, без ка­ко­го-ли­бо уча­стия с их сто­ро­ны, до­га­да­лись о сво­ей неправо­те и са­ми при­шли к Ис­тин­но­му Бо­гу!

По­доб­ная без­де­я­тель­ность – все рав­но что рав­но­ду­шие. А зна­чит, – недо­ста­ток люб­ви к за­блуж­да­ю­ще­му­ся су­пру­гу.

Мо­ни­ка не да­ви­ла на му­жа (чем, опять же, гре­шат мно­гие совре­мен­ные же­ны), не на­вя­зы­ва­ла ему, неве­ру­ю­ще­му, хри­сти­ан­ских пра­вил и по­стов (как по­ка­зы­ва­ет опыт и древ­но­сти, и совре­мен­но­сти, по­доб­ное дав­ле­ние лишь от­вра­ща­ет че­ло­ве­ка от ве­ры).

Муд­рая же Мо­ни­ка в сво­ей за­бо­те о ду­ше му­жа со­еди­ня­ла де­я­тель­ную мо­лит­ву с де­ли­кат­но­стью и рас­суж­де­ни­ем.

И на­деж­ды пра­вед­ной хри­сти­ан­ки Мо­ни­ки не бы­ли по­сты­же­ны. Пат­ри­ций, ува­жав­ший и по-сво­е­му лю­бив­ший (пусть и чи­сто плот­ски) свою же­ну, ко­неч­но, не мог не за­ме­чать ее ра­зи­тель­но­го от­ли­чия от жен сво­их дру­зей и не удив­лять­ся это­му ее доб­ро­му от­ли­чию от них. Есте­ствен­но, ему по­сто­ян­но хо­те­лось по­нять, бла­го­да­ря че­му Мо­ни­ка оста­ва­лась та­кой крот­кой, лю­бя­щей и – в то же вре­мя – внут­ренне силь­ной. По­сте­пен­но Пат­ри­ций на­чал ин­те­ре­со­вать­ся и ее ве­рой. А за ин­те­ре­сом, под­креп­лен­ным го­ря­чи­ми мо­лит­ва­ми лю­бя­щей су­пру­ги, при­шло и об­ра­ще­ние.

Пат­ри­ций ис­кренне уве­ро­вал во Хри­ста и при­нял Свя­тое Кре­ще­ние.

То есть, мы ви­дим, как эта под­лин­ная хри­сти­ан­ская и муд­рая доб­ро­та свя­той Мо­ни­ки увен­ча­лась по­бе­дой над «вет­хим че­ло­ве­ком» сво­е­го му­жа.

«На­ко­нец, – пи­шет бла­жен­ный Ав­гу­стин, – при­об­ре­ла она Те­бе сво­е­го му­жа на по­сле­док дней его; от него, хри­сти­а­ни­на, она уже не пла­ка­ла над тем, что тер­пе­ла от него, нехри­сти­а­ни­на. Бы­ла она слу­гой слу­жи­те­лей Тво­их. Кто из них знал ее, те вос­хва­ля­ли, чти­ли и лю­би­ли в ней Те­бя, ибо чув­ство­ва­ли при­сут­ствие Твое в серд­це ее: о нем сви­де­тель­ство­ва­ла ее свя­тая жизнь. “Она бы­ла же­ной од­но­го му­жа, воз­да­ва­ла ро­ди­те­лям сво­им, бла­го­че­сти­во ве­ла дом свой, усерд­на бы­ла к доб­рым де­лам”. Она вос­пи­ты­ва­ла сы­но­вей сво­их, му­ча­ясь, как при ро­дах, вся­кий раз, ко­гда ви­де­ла, что они сби­ва­ют­ся с Тво­е­го пу­ти».

Хри­сти­ан­ство пол­но­стью из­ме­ни­ло всю жизнь Пат­ри­ция. Он по­ка­ял­ся в преж­них гре­хах, со­вер­шен­но оста­вил блуд и ста­рал­ся уме­рять свой вспыль­чи­вый нрав; от Пат­ри­ция-хри­сти­а­ни­на Мо­ни­ке боль­ше не при­хо­ди­лось тер­петь ни­че­го из то­го, что она тер­пе­ла от языч­ни­ка. Для нее на­сту­пи­ли, на­ко­нец, дни под­лин­но­го, ни­чем не омра­ча­е­мо­го су­пру­же­ско­го сча­стья.

Прав­да, сча­стье это на зем­ле бы­ло недол­гим: вско­ре по­сле сво­е­го об­ра­ще­ния и чу­дес­ной пе­ре­ме­ны Пат­ри­ций за­бо­лел и скон­чал­ся. Но Мо­ни­ка зна­ла, что те­перь, ко­гда брак их стал под­лин­но хри­сти­ан­ским, да­же смерть не смо­жет их раз­лу­чить – она про­дол­жа­ла мо­лить­ся за сво­е­го по­кой­но­го су­пру­га, жи­вя па­мя­тью о нем, не по­мыш­ляя о по­втор­ном бра­ке.

Бы­ла у свя­той Мо­ни­ки и еще од­на про­бле­ма…

«На­шеп­ты­ва­ния дур­ных слу­жа­нок, – вспо­ми­нал бла­жен­ный Ав­гу­стин, –сна­ча­ла вос­ста­но­ви­ли про­тив нее све­кровь, но мать моя услуж­ли­во­стью, неиз­мен­ным тер­пе­ни­ем и кро­то­стью одер­жа­ла над ней та­кую по­бе­ду, что та са­ма по­жа­ло­ва­лась сы­ну на сплет­ни слу­жа­нок, на­ру­шав­ших в до­ме мир меж­ду ней и невест­кой, и по­тре­бо­ва­ла для них на­ка­за­ния. По­сле то­го, как он, слу­ша­ясь ма­те­ри, за­бо­тясь о по­ряд­ке сре­ди ра­бов и о со­гла­сии в се­мье, вы­сек вы­дан­ных по усмот­ре­нию вы­дав­шей, она при­гро­зи­ла, что на та­кую же на­гра­ду от нее долж­на рас­счи­ты­вать каж­дая, ес­ли, ду­мая уго­дить, станет ей на­го­ва­ри­вать на невест­ку. Ни­кто уже не осме­ли­вал­ся, и они за­жи­ли в до­сто­па­мят­ном сла­дост­ном дру­же­лю­бии.

“Гос­по­ди, ми­лу­ю­щий ме­ня!” Ты по­слал этой доб­рой слу­жан­ке Тво­ей, вoчре­ве ко­то­рой со­здал ме­ня, еще один ве­ли­кий дар. Где толь­ко не ла­ди­ли меж­ду со­бой и ссо­ри­лись, там она по­яв­ля­лась, где мог­ла, уми­ро­тво­ри­тель­ни­цей. Она вы­слу­ши­ва­ла от обе­их сто­рон вза­им­ные, мно­го­чис­лен­ные и горь­кие, по­пре­ки, ка­кие обыч­но из­ры­га­ет ду­ша, раз­дув­ша­я­ся и взба­ла­му­чен­ная ссо­рой. И ко­гда при­сут­ству­ю­щей при­я­тель­ни­цей из­ли­ва­лась вся кис­ло­та непе­ре­ва­рен­ной зло­сти на от­сут­ству­ю­щую непри­я­тель­ни­цу, то мать моя со­об­ща­ла каж­дой толь­ко то, что со­дей­ство­ва­ло при­ми­ре­нию обе­их. Я счел бы это доб­рое ка­че­ство незна­чи­тель­ным, ес­ли бы не знал, по горь­ко­му опы­ту, что бес­чис­лен­ное мно­же­ство лю­дей (тут дей­ству­ет ка­кая-то страш­ная, ши­ро­ко раз­лив­ша­я­ся гре­хов­ная за­ра­за) не толь­ко пе­ре­да­ет раз­гне­ван­ным вра­гам сло­ва их раз­гне­ван­ных вра­гов, но еще до­бав­ля­ет к ним то, что и не бы­ло ска­за­но. А ведь сле­до­ва­ло бы че­ло­ве­ку че­ло­веч­но­му не то что воз­буж­дать и раз­жи­гать злы­ми сло­ва­ми че­ло­ве­че­скую враж­ду, а, на­обо­рот, стре­мить­ся уга­сить ее сло­ва­ми доб­ры­ми. Та­ко­ва бы­ла мать моя; Ты по­учал ее в со­кро­вен­ной шко­ле ее серд­ца».

Но не толь­ко от му­жа или же от слу­жа­нок при­хо­ди­лось тер­петь скор­би свя­той Мо­ни­ке. Да­же и юный Ав­гу­стин нема­ло при­чи­нил ду­шев­ных стра­да­ний сво­ей бла­го­че­сти­вой ма­те­ри.

Отец очень хо­тел, чтобы Ав­гу­стин стал важ­ным че­ло­ве­ком – ри­то­ром и адво­ка­том, по­это­му Ав­гу­стин по­лу­чил пре­крас­ное об­ра­зо­ва­ние. Од­на­ко по­на­ча­лу он то­же не был кре­щен и, су­дя по все­му, хри­сти­ан­ское вос­пи­та­ние ма­те­ри не столь глу­бо­ко еще про­ник­ло в его серд­це. Со всем жа­ром юно­сти Ав­гу­стин от­да­вал­ся удо­воль­стви­ям мо­ло­до­сти: язы­че­ским те­ат­рам, цир­кам, жен­щи­нам. От од­ной из них, небла­го­род­но­го про­ис­хож­де­ния, в 372 го­ду у него вне бра­ка да­же ро­дил­ся сын по име­ни Адео­дат («Дан­ный от Бо­га»). Кро­ме то­го, вдруг пе­рей­дя в дру­гую край­ность, Ав­гу­стин по­чти де­сять лет раз­де­лял ере­ти­че­ское уче­ние ма­ни­хе­ев, от­ри­цав­ших плоть, со­тво­рен­ную, по их мне­нию, са­та­ной, и да­же «об­ра­тил» в эту ересь несколь­ких дру­зей. Как, долж­но быть, об­ли­ва­лось кро­вью серд­це Мо­ни­ки, ко­гда она узна­ла об этом, –тя­же­ло ей бы­ло ви­деть сы­на блуд­ни­ком, но еще тя­же­лее – ере­ти­ком!

Увле­кал­ся Ав­гу­стин и аст­ро­ло­ги­ей…

Его до­ро­га к Бо­гу бы­ла дол­гой и тяж­кой.

А ведь по­ми­мо Ав­гу­сти­на в се­мье бы­ло и еще несколь­ко де­тей: его брат На­ви­гий и сест­ра, имя ко­то­рой нам неиз­вест­но.[2] Впро­чем, став взрос­лы­ми и са­мо­сто­я­тель­ны­ми они при­ня­ли Свя­тое Кре­ще­ние. Дочь, так же, как мать, до­ста­точ­но ра­но ов­до­ве­ла и, не же­лая вто­ро­го бра­ка, при­ня­ла мо­на­ше­ство, про­си­яв мно­ги­ми по­дви­га­ми.

Уди­ви­тель­но, но не толь­ко о сы­но­вьях и о до­че­ри за­бо­ти­лась она, но и об их дру­зьях. «О всех нас, жив­ших до успе­ния ее в дру­же­ском со­ю­зе и по­лу­чив­ших бла­го­дать Тво­е­го Кре­ще­ния, она за­бо­ти­лась так, слов­но все мы бы­ли ее детьми, и слу­жи­ла нам так, слов­но бы­ли мы ее ро­ди­те­ля­ми». Кро­ме то­го, «она бы­ла ми­ло­серд­на и от серд­ца про­ща­ла “дол­ги долж­ни­кам сво­им”», –вспо­ми­нал бла­жен­ный Ав­гу­стин.

По­ка же, свя­тая Мо­ни­ка, по-преж­не­му, про­дол­жа­ла го­ря­чо опла­ки­вать вся­кое оче­ред­ное па­де­ние сы­на и оби­ва­ла по­ро­ги епи­ско­пов и из­вест­ных по­движ­ни­ков с прось­бою о свя­тых мо­лит­вах за свое непу­те­вое ча­до, не же­ла­ю­щее жить по-хри­сти­ан­ски.

А ведь, как это от­ли­ча­ет­ся от от­но­ше­ния мно­гих ны­неш­них ма­те­рей к бе­де, слу­чив­шей­ся с их детьми. Да­же тех, кто счи­та­ет се­бя во­цер­ко­в­лен­ны­ми хри­сти­ан­ка­ми. Да­же тех, кто яс­но ви­дит, что их ча­до все глуб­же по­гря­за­ет в гре­хе. Не боль­шин­ство ли из них до­воль­ству­ет­ся все­го лишь про­из­не­се­ни­ем рав­но­душ­ных и страш­ных слов:

«Что же тут та­ко­го? Сей­час все так жи­вут, мо­ло­де­жи без это­го нель­зя… Был бы толь­ко здо­ров да успе­шен!».

Ка­кое страш­ное, ги­бель­ное ослеп­ле­ние! Как мож­но зем­ной успех, здо­ро­вье те­ла ста­вить вы­ше здо­ро­вья и спа­се­ния бес­смерт­ной ду­ши? Это сло­ва не хри­сти­а­ни­на, но са­мо­го злост­но­го языч­ни­ка!..

Меж­ду тем, дни и но­чи на­про­лет про­во­ди­ла в слез­ных мо­лит­вах об Ав­гу­стине, сыне сво­ем, свя­тая Мо­ни­ка.

А ведь из­вест­но – го­ря­чую мо­лит­ву Бог не остав­ля­ет без от­ве­та.

Ко­неч­но, об­ра­ще­ние мо­ло­до­го уче­но­го про­изо­шло да­ле­ко не сра­зу. В те­че­ние де­ся­ти лет Мо­ни­ке при­шлось быть сви­де­тель­ни­цей его упор­ства в ере­си. Она жи­ла, про­ли­вая кро­ва­вые сле­зы о по­ги­ба­ю­щем сыне, вся­че­ски убеж­дая его в ис­тин­но­сти Пра­во­сла­вия.

«И Ты про­стер ру­ку Твою, – пи­шет бла­жен­ный Ав­гу­стин, – с вы­со­ты и “из­влек ду­шу мою” из это­го глу­бо­ко­го мра­ка, ко­гда мать моя, вер­ная Твоя слу­жан­ка, опла­ки­ва­ла ме­ня пе­ред То­бою боль­ше, чем опла­ки­ва­ют ма­те­ри умер­ших де­тей. Она ви­де­ла мою смерть в си­лу сво­ей ве­ры и то­го ду­ха, ко­то­рым об­ла­да­ла от Те­бя, – и Ты услы­шал ее, Гос­по­ди. Ты услы­шал ее и не пре­зрел слез, по­то­ка­ми оро­шав­ших зем­лю в каж­дом ме­сте, где она мо­ли­лась; Ты услы­шал ее. От­ку­да, в са­мом де­ле, был тот сон, ко­то­рым Ты уте­шил ее на­столь­ко, что она со­гла­си­лась жить со мною в од­ном до­ме и си­деть за од­ним сто­лом? В этом ведь бы­ло мне от­ка­за­но из от­вра­ще­ния и нена­ви­сти к мо­е­му ко­щун­ствен­но­му за­блуж­де­нию.

Ей при­сни­лось, что она сто­ит на ка­кой-то де­ре­вян­ной дос­ке и к ней под­хо­дит си­я­ю­щий юно­ша, ве­се­ло ей улы­ба­ясь; она же в пе­ча­ли и со­кру­ше­на пе­ча­лью. Он спра­ши­ва­ет ее о при­чи­нах ее го­ре­сти и еже­днев­ных слез, при­чем с та­ким ви­дом, буд­то хо­чет не раз­уз­нать об этом, а на­ста­вить ее. Она от­ве­ча­ет, что скор­бит над мо­ей ги­бе­лью; он же ве­лел ей успо­ко­ить­ся и по­со­ве­то­вал вни­ма­тель­но по­смот­реть: она уви­дит, что я бу­ду там же, где и она. Она по­смот­ре­ла и уви­де­ла, что я стою ря­дом с нею на той же са­мой дос­ке.

От­ку­да этот сон?

Раз­ве Ты не пре­кло­нил слу­ха Сво­е­го к серд­цу ее? О Ты, бла­гий и все­мо­гу­щий, Ко­то­рый за­бо­тишь­ся о каж­дом из нас так, слов­но он яв­ля­ет­ся един­ствен­ным пред­ме­том Тво­ей за­бо­ты, и обо всех так, как о каж­дом!..

Про­шло еще де­сять лет, в те­че­ние ко­то­рых я ва­лял­ся в этой гряз­ной без­дне и во мра­ке лжи; ча­сто пы­тал­ся я встать и раз­би­вал­ся еще силь­нее, а меж­ду тем эта чи­стая вдо­ва, бла­го­че­сти­вая и скром­ная, та­кая, ка­ких Ты лю­бишь, обод­рен­ная на­деж­дой, но неумолч­ная в сво­ем пла­че и сте­на­ни­ях, про­дол­жа­ла в ча­сы всех сво­их мо­литв го­ре­вать обо мне пе­ред То­бой, Гос­по­ди, “и при­шли пред ли­цо Твое мо­лит­вы ее”, хо­тя Ты и до­пу­стил еще, чтобы ме­ня кру­жи­ло и за­кру­жи­ло в этой мгле».

Так ча­сто и в на­ше вре­мя непу­те­вые сы­но­вья по­скаль­зы­ва­ют­ся на жиз­нен­ном пу­ти и ока­зы­ва­ют­ся – кто за тю­рем­ной ре­шет­кой, кто в сре­де нар­ко­ма­нов и ал­ко­го­ли­ков, кто на боль­нич­ной кой­ке, кто в то­та­ли­тар­ной сек­те…

Так вот, пусть же свя­тая Мо­ни­ка станет об­раз­цом по­ве­де­ния для тех ма­те­рей, что по­па­ли в по­доб­ные жиз­нен­ные об­сто­я­тель­ства. Пусть они так же, сво­ею слез­ной мо­лит­вой за сво­их чад, ис­пра­ши­ва­ют у Бо­га об­лег­че­ния сы­нов­ней уча­сти в непре­лож­ной на­деж­де на то, что их сы­но­вья ока­жут­ся вне бе­ды!..

Он, несо­мнен­но, по­мо­жет.

Но это воз­мож­но лишь при усло­вии, что са­ма мать твер­до пре­бы­ва­ет в Церк­ви и ве­дет хри­сти­ан­скую жизнь по за­по­ве­дям Гос­под­ним.

Меж­ду тем, дал уже Бог Ав­гу­сти­ну и некое Свое из­ве­ще­ние. Сде­лал же Он это «…через … од­но­го епи­ско­па, вскорм­лен­но­го Цер­ко­вью и на­чи­тан­но­го в кни­гах (…). Ко­гда мать моя упра­ши­ва­ла его удо­сто­ить ме­ня сво­ей бе­се­ды, опро­верг­нуть мои за­блуж­де­ния, от­учить от зла и на­учить доб­ру (он по­сту­пал так с людь­ми, ко­то­рых на­хо­дил до­стой­ны­ми), то он от­ка­зал­ся, что бы­ло, на­сколь­ко я со­об­ра­зил впо­след­ствии, ко­неч­но, ра­зум­но. Он от­ве­тил, что я за­упрям­люсь, по­то­му что ересь для ме­ня вно­ве, я гор­жусь ею и уже сму­тил мно­гих неопыт­ных лю­дей неко­то­ры­ми пу­стяч­ны­ми во­про­са­ми, как она са­ма ему рас­ска­за­ла. “Оставь его там и толь­ко мо­лись за него Бо­гу: он сам, чи­тая, от­кро­ет, ка­кое это за­блуж­де­ние и ка­кое ве­ли­кое нече­стие”. И он тут же рас­ска­зал, что его мать со­блаз­ни­ли ма­ни­хеи, и она еще маль­чи­ком от­да­ла его им; что он не толь­ко про­чел все их кни­ги, но да­же их пе­ре­пи­сы­вал и что ему от­кры­лось, безо вся­ких об­суж­де­ний и уго­во­ров, как на­до бе­жать от этой сек­ты; он и бе­жал. Ко­гда он рас­ска­зал об этом, мать моя все-та­ки не успо­ко­и­лась и про­дол­жа­ла еще боль­ше на­ста­и­вать, мо­ля и об­ли­ва­ясь сле­за­ми, чтобы он уви­дел­ся со мной и по­го­во­рил. То­гда он с неко­то­рым раз­дра­же­ни­ем и до­са­дой ска­зал: “Сту­пай, как вер­но, что ты жи­вешь, так вер­но и то, что сын от та­ких слез не по­гибнет”.

В раз­го­во­рах со мной она ча­сто вспо­ми­на­ла, что при­ня­ла эти сло­ва так, как буд­то они про­зву­ча­ли ей с неба».

А слу­чи­лось, что в 383 го­ду Ав­гу­стин по­ехал в Ита­лию. Сна­ча­ла в Рим, пре­по­да­ва­те­лем ри­то­ри­ки, а за­тем в Ме­дио­лан[3] в ка­че­стве глав­но­го при­двор­но­го ри­то­ра. Мо­ни­ка бы­ла про­тив его отъ­ез­да: ве­ро­ят­но, она бо­я­лась, что в Ри­ме, вда­ли от род­ных мест, сы­на под­сте­ре­га­ют еще бо­лее опас­ные ис­ку­ше­ния.

«Мать моя горь­ко пла­ка­ла о мо­ем отъ­ез­де и про­во­жа­ла ме­ня до са­мо­го мо­ря. Она креп­ко ухва­ти­лась за ме­ня, же­лая или вер­нуть об­рат­но, или от­пра­вить­ся вме­сте со мной», – вспо­ми­на­ет Ав­гу­стин. Од­на­ко мо­ло­дой уче­ный при­нял окон­ча­тель­ное ре­ше­ние; взять же с со­бой мать он не мог, по­ка не устро­ить­ся на но­вом ме­сте. По­это­му Ав­гу­стин об­ма­нул мать, ска­зав, что хо­чет лишь про­во­дить от­плы­ва­ю­ще­го в Рим дру­га, и, взой­дя на ко­рабль, по­ки­нул Кар­фа­ген. Мо­ни­ка оста­лась на бе­ре­гу, мо­лясь и пла­ча.

По­езд­ка в Ме­дио­лан ста­но­вит­ся для Ав­гу­сти­на судь­бо­нос­ной, так как здесь он встре­ча­ет­ся с та­мош­ним епи­ско­пом – ве­ли­ким свя­ти­те­лем Ам­вро­си­ем Ме­дио­лан­ским, про­по­ве­ди ко­то­ро­го слу­ша­ет с ве­ли­чай­шим ин­те­ре­сом.

В это вре­мя в Ита­лию при­бы­ла и Мо­ни­ка, все-та­ки не по­же­лав­шая раз­лу­чать­ся с сы­ном. Ей, несо­мнен­но, при­ят­но бы­ло узнать, что сын от­рек­ся от ере­си, но пе­чаль­но ви­деть его все еще не пра­во­слав­ным хри­сти­а­ни­ном.

«От со­об­ще­ния мо­е­го, что я уже не ма­ни­хей, но и не пра­во­слав­ный хри­сти­а­нин, она не пре­ис­пол­ни­лась ра­до­сти буд­то от неча­ян­но­го из­ве­стия: мое жал­кое по­ло­же­ние остав­ля­ло ее спо­кой­ной в этом от­но­ше­нии; она опла­ки­ва­ла ме­ня, как умер­ше­го, но ко­то­ро­го Ты дол­жен вос­кре­сить; она пред­став­ля­ла Те­бе ме­ня, как сы­на вдо­вы, ле­жав­ше­го на смерт­ном од­ре, ко­то­ро­му Ты ска­зал: “Юно­ша, те­бе го­во­рю, встань” — и он ожил и “стал го­во­рить, и Ты от­дал его ма­те­ри его”. По­это­му серд­це ее не за­тре­пе­та­ло в бур­ном вос­тор­ге, ко­гда она услы­ша­ла, что уже в зна­чи­тель­ной ча­сти со­вер­ши­лось то, о чем она еже­днев­но со сле­за­ми мо­ли­лась Те­бе; ис­ти­ны я еще не на­шел, но ото лжи уже ушел. Бу­дучи уве­ре­на, что Ты, обе­щав­ший це­ли­ком ис­пол­нить ее мо­лит­вы, до­вер­шишь и осталь­ное, она очень спо­кой­но, с пол­ной убеж­ден­но­стью от­ве­ти­ла мне, что рань­ше, чем она уй­дет из этой жиз­ни, она уви­дит ме­ня ис­тин­ным хри­сти­а­ни­ном: она ве­рит это­му во Хри­сте».

Здесь, в Ме­дио­лане, с Ав­гу­сти­ном про­ис­хо­дит ряд со­бы­тий, окон­ча­тель­но по­вли­яв­ших на спа­се­ние его мя­ту­щей­ся ду­ши.

Во-пер­вых, он узна­ет о неко­то­рых про­стых мо­ло­дых лю­дях, ко­то­рые, про­чтя пе­ре­ве­ден­ное на ла­тин­ский язык «Жи­тие свя­то­го Ан­то­ния» ав­тор­ства свя­ти­те­ля Афа­на­сия Ве­ли­ко­го, ста­ли жить как по­движ­ни­ки, под­ра­жая свя­то­му Ан­то­нию, в сво­ем са­ду.

И, во-вто­рых, сто­ит от­ме­тить зна­ме­ни­тое об­ра­ще­ние Ав­гу­сти­на, про­изо­шед­шее с ним в са­ду, ко­гда он в ду­шев­ном смя­те­нии и в мо­лит­ве про­сил Бо­га на­ста­вить на ис­тин­ный путь:

«Так го­во­рил я и пла­кал в горь­ком сер­деч­ном со­кру­ше­нии. И вот слы­шу я го­лос из со­сед­не­го до­ма, не знаю, буд­то маль­чи­ка или де­воч­ки, ча­сто по­вто­ря­ю­щий на­рас­пев: “Возь­ми, чи­тай! Возь­ми, чи­тай!”. Взвол­но­ван­ный, вер­нул­ся я на то ме­сто, где си­дел Али­пий; я оста­вил там, ухо­дя, апо­столь­ские По­сла­ния. Я схва­тил их, от­крыл и в мол­ча­нии про­чел гла­ву, первую по­пав­шу­ю­ся мне на гла­за: “не в пи­рах и в пьян­стве, не в спаль­нях и не в рас­пут­стве, не в ссо­рах и в за­ви­сти: об­ле­ки­тесь в Гос­по­да Иису­са Хри­ста и по­пе­че­ние о пло­ти не пре­вра­щай­те в по­хо­ти”. Я не за­хо­тел чи­тать даль­ше, да и не нуж­но бы­ло: по­сле это­го тек­ста серд­це мое за­ли­ли свет и по­кой; ис­чез мрак мо­их со­мне­ний».

И глав­ное в его жиз­ни, на­ко­нец, со­вер­ши­лось.

В 387 го­ду, на Пас­ху, Ав­гу­стин при­ни­ма­ет Свя­тое Кре­ще­ние от свя­ти­те­ля Ам­вро­сия Ме­дио­лан­ско­го. То есть, про­ис­хо­дит его пол­ное и окон­ча­тель­ное ду­хов­ное пе­ре­рож­де­ние.

Увы, по­чти сра­зу же, в этом же го­ду, как бы за­вер­шив окон­ча­тель­ное свое ве­ли­кое де­ло, уми­ра­ет и свя­тая Мо­ни­ка.

Бла­жен­ный Ав­гу­стин опи­сы­ва­ет кон­чи­ну сво­ей ма­туш­ки так:

«Уже на­вис день ис­хо­да ее из этой жиз­ни; этот день знал Ты, мы о нем не ве­да­ли. Слу­чи­лось – ду­маю, тай­ной Тво­ей за­бо­той, – что мы с ней оста­лись вдво­ем; опер­шись на под­окон­ник, смот­ре­ли мы из ок­на на внут­рен­ний са­дик то­го до­ма, где жи­ли в Остии. Уста­лые от дол­го­го пу­те­ше­ствия, на­ко­нец в оди­но­че­стве, на­би­ра­лись мы сил для пла­ва­ния. Мы сла­дост­но бе­се­до­ва­ли вдво­ем и, “за­бы­вая про­шлое, устрем­ля­лись к то­му, что пе­ред на­ми”, спра­ши­ва­ли друг дру­га, пред ли­цом Ис­ти­ны, – а это Ты, – ка­ко­ва бу­ду­щая веч­ная жизнь свя­тых, – “не ви­дел то­го глаз, не слы­ша­ло ухо и не при­хо­ди­ло то на серд­це че­ло­ве­ку” – но уста­ми серд­ца жаж­да­ли мы при­ник­нуть к стру­ям Тво­е­го Небес­но­го ис­точ­ни­ка, “Ис­точ­ни­ка жиз­ни, ко­то­рый у Те­бя”, чтобы, обрыз­ган­ные его во­дой, в ме­ру на­ше­го по­сти­же­ния, мог­ли бы как-ни­будь об­нять мыс­лью ее ве­ли­чие. Ко­гда в бе­се­де на­шей при­шли мы к то­му, что лю­бое удо­воль­ствие, до­став­ля­е­мое те­лес­ны­ми чув­ства­ми, оси­ян­ное лю­бым зем­ным све­том, не до­стой­но не толь­ко срав­не­ния с ра­до­стя­ми той жиз­ни, но да­же упо­ми­на­ния ря­дом с ни­ми, то, воз­но­сясь к Нему Са­мо­му серд­цем, все бо­лее раз­го­рав­шим­ся, мы пе­ре­бра­ли од­но за дру­гим все со­зда­ния Его и до­шли до са­мо­го неба, от­ку­да све­тят на зем­лю солн­це, лу­на и звез­ды. И, вой­дя в се­бя, ду­мая и го­во­ря о тво­ре­ни­ях Тво­их и удив­ля­ясь им, при­шли мы к ду­ше на­шей и вы­шли из нее, чтобы до­стичь стра­ны неис­ся­ка­е­мой пол­но­ты, где Ты веч­но пи­та­ешь Из­ра­и­ля пи­щей ис­ти­ны, где жизнь есть та муд­рость, через Ко­то­рую воз­ник­ло все, что есть, что бы­ло и что бу­дет. Са­ма она не воз­ни­ка­ет, а оста­ет­ся та­кой, ка­ко­ва есть, ка­кой бы­ла и ка­кой все­гда бу­дет. Вер­нее: для нее нет “бы­ла” и “бу­дет”, а толь­ко од­но “есть”, ибо она веч­на, веч­ность же не зна­ет “бы­ло” и “бу­дет”… Ты зна­ешь, Гос­по­ди, что в тот день, ко­гда мы бе­се­до­ва­ли, ни­что­жен за этой бе­се­дой по­ка­зал­ся нам этот мир со все­ми его на­сла­жде­ни­я­ми, и мать ока­за­ла мне: “Сын! что до ме­ня, то в этой жиз­ни мне уже все не в сла­дость. Я не знаю, что мне здесь еще де­лать и за­чем здесь быть; с мир­ски­ми на­деж­да­ми у ме­ня здесь по­кон­че­но. Бы­ло толь­ко од­но, по­че­му я хо­те­ла еще за­дер­жать­ся в этой жиз­ни: рань­ше чем уме­реть, уви­деть те­бя пра­во­слав­ным хри­сти­а­ни­ном. Гос­подь ода­рил ме­ня пол­нее: дал уви­деть те­бя Его ра­бом, пре­зрев­шим зем­ное сча­стье. Что мне здесь де­лать?”.

Не пом­ню, что я ей от­ве­тил, но не про­шло и пя­ти дней или немно­гим боль­ше, как она слег­ла в ли­хо­рад­ке. Во вре­мя бо­лез­ни она в ка­кой-то день впа­ла в об­мо­роч­ное со­сто­я­ние и по­те­ря­ла на ко­рот­кое вре­мя со­зна­ние. Мы при­бе­жа­ли, но она ско­ро при­шла в се­бя, уви­де­ла ме­ня и бра­та, сто­яв­ших тут же, и ска­за­ла, слов­но ища что-то: “Где я бы­ла?”. За­тем, ви­дя на­шу глу­бо­кую скорбь, ска­за­ла: “Здесь по­хо­ро­ни­те вы мать ва­шу”.

Я мол­чал, сдер­жи­вая сле­зы.

Брат мой что-то ска­зал, же­лая ей не та­ко­го горь­ко­го кон­ца; луч­ше бы ей уме­реть не в чу­жой зем­ле, а на ро­дине. Услы­шав это, она встре­во­жи­лась от та­ких его мыс­лей, устре­ми­ла на него недо­воль­ный взгляд и, пе­ре­во­дя гла­за на ме­ня, ска­за­ла: “По­смот­ри, что он го­во­рит!”, а за­тем об­ра­ти­лась к обо­им: “По­ло­жи­те это те­ло, где при­дет­ся; не бес­по­кой­тесь о нем; про­шу об од­ном: по­ми­най­те ме­ня у ал­та­ря Гос­под­ня, где бы вы ни ока­за­лись”».

Бла­жен­ный Ав­гу­стин пе­ре­да­ет, что в преж­ние го­ды свя­тая Мо­ни­ка очень же­ла­ла быть по­хо­ро­нен­ной на ро­дине – в Та­га­сте, ря­дом со сво­им му­жем.

«Она вол­но­ва­лась и бес­по­ко­и­лась о сво­ем по­гре­бе­нии, все преду­смот­ре­ла и при­го­то­ви­ла ме­сто ря­дом с мо­ги­лой му­жа. Так как они жи­ли очень со­глас­но, то она хо­те­ла (че­ло­ве­че­ской ду­ше труд­но от­ре­шить­ся от зем­но­го) еще до­бав­ки к та­ко­му сча­стью: пусть бы лю­ди вспо­ми­на­ли: “Вот как ей до­ве­лось: вер­ну­лась из за­мор­ско­го пу­те­ше­ствия и те­перь прах обо­их су­пру­гов при­крыт од­ним пра­хом”.

Я не знал, ко­гда по со­вер­шен­ной бла­го­сти Тво­ей ста­ло ис­че­зать в ее серд­це это пу­стое же­ла­ние. Я ра­до­вал­ся и удив­лял­ся, ви­дя та­кою свою мать, хо­тя, прав­да, и в той на­шей бе­се­де у окош­ка, ко­гда она ска­за­ла: “Что мне здесь де­лать?”, не вид­но бы­ло, чтобы она же­ла­ла уме­реть на ро­дине. По­сле уже я услы­шал, что, ко­гда мы бы­ли в Остии, она од­на­жды до­вер­чи­во, как мать, раз­го­во­ри­лась с мо­и­ми дру­зья­ми о пре­зре­нии к этой жиз­ни и о бла­ге смер­ти. Ме­ня при этой бе­се­де не бы­ло, они же при­шли в изум­ле­ние пе­ред му­же­ством жен­щи­ны (Ты ей дал его) и спро­си­ли, неуже­ли ей не страш­но оста­вить свое те­ло так да­ле­ко от род­но­го го­ро­да.

“Ни­что не да­ле­ко от Бо­га, – от­ве­ти­ла она, – и нече­го бо­ять­ся, что при кон­це ми­ра Он не вспом­нит, где ме­ня вос­кре­сить”».

«Пе­ред са­мым днем раз­ре­ше­ния сво­е­го, – пи­шет бла­жен­ный Ав­гу­стин, – она ведь ду­ма­ла не о пыш­ных по­хо­ро­нах, не до­мо­га­лась, чтобы ее по­ло­жи­ли в бла­го­во­ния или воз­двиг­ли осо­бый па­мят­ник, не за­бо­ти­лась о по­гре­бе­нии на ро­дине. Та­ких по­ру­че­ний она нам не оста­ви­ла, а хо­те­ла толь­ко по­ми­на­ния у ал­та­ря Тво­е­го, ко­то­ро­му слу­жи­ла, не про­пус­кая ни од­но­го дня, ибо зна­ла, что там по­да­ет­ся Свя­тая Жерт­ва, ко­то­рой “уни­что­же­но ру­ко­пи­са­ние, быв­шее про­тив нас” и одер­жа­на по­бе­да над вра­гом».

Под­лин­но, под­лин­но, ис­кренне и пра­во ве­ру­ю­щую в Бо­га ду­шу Гос­подь умуд­ря­ет и спо­доб­ля­ет глу­бо­чай­шей ду­хов­ной пе­ре­оцен­ки сво­ей преды­ду­щей жиз­ни. А выс­ший смысл сво­ей кон­чи­ны ви­дит в слу­же­нии Бо­гу в Его Церк­ви и в том, чтобы и по смер­ти не быть вне цер­ков­но­го по­ми­но­ве­ния об усоп­ших в ве­ре и на­деж­де Вос­кре­се­ния и веч­ной жиз­ни.

«Итак, на де­вя­тый день бо­лез­ни сво­ей, на пять­де­сят ше­стом го­ду жиз­ни сво­ей и на трид­цать тре­тьем мо­ей, эта ве­ру­ю­щая и бла­го­че­сти­вая ду­ша раз­ре­ши­лась от те­ла[4] … для нее смерть не бы­ла горь­ка, да во­об­ще для нее и не бы­ло смер­ти. Об этом непре­лож­но сви­де­тель­ство­ва­ли и ее нра­вы и “ве­ра нели­це­мер­ная”».

«От­рад­но бы­ло вспом­нить, – по сло­вам Ав­гу­сти­на, – что в этой по­след­ней бо­лез­ни, лас­ко­во бла­го­да­ря ме­ня за мои услу­ги, на­зы­ва­ла она ме­ня доб­рым сы­ном и с боль­шой лю­бо­вью вспо­ми­на­ла, что ни­ко­гда не слы­ша­ла она от ме­ня бро­шен­но­го ей гру­бо­го или оскор­би­тель­но­го сло­ва. А раз­ве, Бо­же мой, Тво­рец наш, раз­ве мож­но срав­ни­вать мое по­чте­ние к ней с ее слу­же­ни­ем мне? Ли­шил­ся я в ней ве­ли­кой уте­ши­тель­ни­цы, ра­не­на бы­ла ду­ша моя, и слов­но разо­дра­на жизнь, став­шая еди­ной; ее жизнь и моя сли­лись ведь в од­но».

И из уст бла­жен­но­го Ав­гу­сти­на из­ли­лась та­кая мо­лит­ва о сво­ей свя­той ма­те­ри:

«Да пре­бу­дет она в ми­ре со сво­им му­жем, до ко­то­ро­го и по­сле ко­то­ро­го ни за кем не бы­ла за­му­жем, ко­то­ро­му слу­жи­ла “при­но­ся плод в тер­пе­нии”, чтобы при­об­ре­сти его Те­бе. И вну­ши, Гос­по­ди Бо­же мой, вну­ши ра­бам Тво­им, бра­тьям мо­им, сы­нам Тво­им, гос­по­дам мо­им, ко­то­рым слу­жу сло­вом, серд­цем и пись­мом, чтобы вся­кий раз, чи­тая это, по­ми­на­ли они у ал­та­ря Тво­е­го Мо­ни­ку, слу­гу Твою, вме­сте с Пат­ри­ци­ем, неко­гда су­пру­гом ее, через плоть ко­то­рых ввел Ты ме­ня в эту жизнь, а как, я не знаю. Пусть с лю­бо­вью по­мя­нут они их, ро­ди­те­лей мо­их, на этом пре­хо­дя­щем све­те, и мо­их бра­тьев в Те­бе, Отец, пре­бы­ва­ю­щих в Пра­во­слав­ной Церк­ви, мо­их со­граж­дан в Веч­ном Иеру­са­ли­ме, о ко­то­ром взды­ха­ет в стран­ствии сво­ем, с на­ча­ла его и до окон­ча­ния, на­род Твой. И пусть мо­лит­ва­ми мно­гих пол­нее бу­дет ис­пол­не­на по­след­няя ее прось­ба ко мне, –через мою ис­по­ведь, а не толь­ко через од­ни мои мо­лит­вы».

В ли­це свя­той Мо­ни­ки и ее де­тей, од­ним из ко­то­рых был Ав­гу­стин Бла­жен­ный, мы ви­дим при­мер осо­бо жи­вых от­но­ше­ний, сло­жив­ших­ся в се­мье. От­но­ше­ний меж­ду ма­те­рью и ее детьми.

Свя­тая Мо­ни­ка не про­сто по-ма­те­рин­ски, но и по-хри­сти­ан­ски всю се­бя от­да­ла вос­пи­та­нию де­тей, спа­се­нию сво­е­го сы­на. Она пе­ре­жи­ла скор­би и ра­до­сти: скор­би о его па­де­ни­ях и ра­до­сти от его об­ра­ще­ния. Мож­но ска­зать, что свя­тая Мо­ни­ка ста­ла цен­тром сво­ей се­мьи, ее серд­цем. Спа­се­ние всех чле­нов се­мьи она по­нес­ла на се­бе, ру­ко­вод­ству­ясь апо­столь­ски­ми сло­ва­ми:Но­си­те бре­ме­на друг дру­га, и та­ким об­ра­зом ис­пол­ни­те за­кон Хри­стов (Гал. 6:2).

[1] Ныне – го­род Сук-Ах­рас.
[2] По неко­то­рым ис­точ­ни­кам дочь свя­той Мо­ни­ки но­си­ла имя Пер­пе­туя. Очень ве­ро­ят­но, что она ста­ла игу­ме­ни­ей од­но­го из мо­на­сты­рей в Се­вер­ной Аф­ри­ке.
[3] Совре­мен­ный Ми­лан.
[4] Слу­чи­лось это в го­ро­де Остия в 387 го­ду.